Пейте кашу и сундук

На экраны вышел фильм Ивана Болотникова «Хармс» - игровой дебют бывшего документалиста, посвященный жизни и творчеству Даниила Ивановича Ювачева - Хармса. Согласно фильму - литератора и путешественника во времени.

Тот факт, что Иван Болотников прежде снимал документальные фильмы, в его игровом полном метре виден отчетливо: кадры хроники то и дело врезаются в ткань повествования. То черно-белый дрожащий ленинградский пейзаж приснится Хармсу в тюремной камере (тоже черно-белой), то выглянет в проем цветной узкой улочки условных 1930-х годов, а то - весьма изобретательно - станет видом из окна, на подоконник которого герой водрузил ноги. Стоит Дане и Шуре (именно так, с детской интимностью, в фильме называют Хармса и Введенского) выйти прогуляться в Летнем саду, как глядь: решетка черно-белая, из хроники, а на ее фоне позирует вытянувшийся в линеечку цветной джаз-банд.

Занятный режиссерский прием, исполнению которого слегка недостало тщательности, поддержан и иными средствами: главный герой, фланируя по городу, запросто может оказаться среди наших современников, совершенно к нему равнодушных, или, сидя на набережной с бутылкой, способен созерцать проплывающие мимо прогулочные катера. Вот так даже не без остроумия придуманный ход с кинохроникой оказывается на поверку всего лишь очередной иллюстрацией из бесхитростного школьного сочинения: «Даниил Хармс - наш современник». А, позвольте, почему, собственно?

Казалось бы, режиссер, уже имеющий опыт взаимодействия с «хармсовским материалом» в документальном кино, может сообщить публике что-нибудь помимо расхожих банальностей («Даниил Хармс курил трубку», «Даниил Хармс любил Эстер Русакову», «Даниил Хармс был обэриутом»), а в идеале - способен создать на экране некий художественный мир, в герое которого можно было бы опознать Хармса, даже если бы тот не носил характерного картуза и гетр и его не звали бы поминутно Даней. Работа с документом учит по крайней мере внятности повествования. Но вот с последним в «Хармсе» дело обстоит скверно. Случайный набор маловыразительных зарисовок из жизни не столько безымянных, сколько радикально бесфамильных персонажей не складывается даже в скромную биографическую историю.

Народу в кадре много: вот бородатый человек, который собирает листочки рукописей в черно-белой квартире Хармса (то бишь после ареста), в «цветной» компании ему доверено произнести пару цитат и все зовут его Яковом (Друскин, конечно же). Вот мужчина в вышитой рубахе смешит редакцию анекдотом - и только потому, что кто-то вскользь назовет его Николаем Макаровичем, мы поймем, что Виталий Коваленко играл Олейникова (впрочем, даже если бы актеру поручили прочесть стихотворение к «Заведующей столом справок», объемного образа не вышло). Тут и господин в очках, зовущийся Самуилом Яковлевичем (загадка невелика), и другой, помоложе, тоже в очках, стало быть, Заболоцкий. И дама с собачкой, о которой известно лишь имя - Алиса (ну хорошо, Порет, и что это нам дает? Не больше, чем сыгравшей ее Юлии Марченко, мелькнувшей на экране). А еще путем исключения и чрезвычайного сосредоточения удастся припомнить, что Андрей Феськов в этом микроскопическом карнавале литературных тридцатых исполнил роль Липавского (ну как «роль» - две реплики и задумчивое выражение лица), а Григорий Чабан - Введенского.

Для того чтобы все без исключения почувствовали себя литературоведами-экспертами (если кто-то вдруг замешкался), в фильме есть специальная сцена: Хармс с Введенским идут по пустой Дворцовой площади. Навстречу им семенит дама (лица не разобрать). «Ой, смотри, кто идет! - Здравствуйте, Анна Андреевна!» Дама слегка кивает и выходит из кадра. Давно «рояль в кустах» не звучал так фальшиво.

Все остальное - сборник бессмысленных, не вырастающих ни в какую большую, настоящую историю анекдотов. «Один раз Шура и Даня ловили доллары в Зимней канавке». «Писатель Хармс очень любил женщин и кататься на лодке. Вот завидит какую-нибудь женщину - и ну ее катать». «Даниил Хармс никогда не имел денег. Придет бывало в редакцию и говорит: «Дайте мне денег!». А ему в ответ: стоп-машина».

И вот еще анекдот, тоже несмешной: режиссера Ивана Болотникова называют учеником Алексея Германа. А еще Иван Болотников любит джаз и чтобы этот джаз звучал почаще, хоть в 1937 году, хоть в предвоенном Ленинграде. Поэтому в фильме «Хармс» частенько попадаются обшарпанные коммунальные коридоры, и камера глядит в затылок проходящему герою, а закадровым фоном - какие-то бесконечные соседские разговоры (германовский стиль опознается без труда). Но тут же вдруг и водевильное веселье, и самодеятельный джаз-банд, и Хармс с Введенским и Никитой Кукушкиным (в роли развеселого чекиста) вдохновенным антраша перепрыгивают через лужу. Радость жизни победила быт неизвестным науке способом.

Но все дело в том, что режиссер несколько ошибся. Нет такой территории в искусстве, на которой сошлись бы «Хрусталев, машину!» и «Мы из джаза». Во всяком случае художественной территории - нет.

Сам же Даня (Войтек Урбаньский) помимо выдающихся костюмов и манеры позировать голым перед окном ничем особенно не примечателен. Разве что талантом подслушивать то, что говорят соседи, знакомые и случайные прохожие. На кухне цитатами из хармсовских рассказов и заметок ссорятся гротескные соседи Александр Баширов и Инна Волкова, в очереди советские граждане переговариваются сплошь хармсовскими словесными периодами, гражданину Кузнецову на наших глазах падает на голову кирпич, старухи вываливаются прямо из окна на Надеждинской и там же предлагают всем часы без стрелок, а в беседке Детского села дама рубит дрова и страдает от мужниной присказки «тюк». Хармсу лишь оставалось все это услышать и записать - потому что искусство ведь только подражает жизни и должно отражать ее как можно тщательнее (или какой постулат из марксистско-ленинской эстетики оказался особенно дорог режиссеру?).

Заподозрить «Хармса» в сочинении какой-то фантасмагорической реальности, где персонажи бы жили бок о бок с писателем (как это сейчас модно проделывать, а в темноте можно и вовсе по цене деконструкции продать), трудно до чрезвычайности - стиль слишком бытовой, до наивности даже. Да и Хармс никак не исчерпывается набором персонажей - все сделанное им совершается исключительно в пространстве языка, никакой плоти и крови там нет, не характеры определяют стиль, а буквы в словах - стоит изменить написание хоть одной (он часто так и делал) и в мире что-то изменится. «Мы лететь и ТАМ летать.//Эй монахи! Мы звонить!// Мы звонить и ТАМ звенеть», - это он тоже в очереди подслушал или так, сымпровизировал в кабинете психиатра (в фильме есть и такая сцена)?

В общем, если в очередной раз хочется найти повод, чтобы процитировать классическое пушкинское «мал и мерзок, но не так как вы - иначе», то сгодится и «Хармс». Но, как написал Хармс, всегда лучше сходить на Мальцевский рынок, где одному слепому подарили вязаную шаль.

  • Лилия Шитенбург
  •  
    По теме
    В Петербурге обсудили организацию консультативно-диагностической помощи взрослым - Администрация г. Санкт-Петербурга Сегодня в Санкт‑Петербурге состоялось открытие II городской научно-практической конференции с международным участием «Совершенствование организации консультативно-диагностической помощи взрослому населению на современном
    Администрация г. Санкт-Петербурга
    Не стало Владимира Фейертага - Культура Петербурга Фото: vk.com/festival_petrojazz. Автор: Екатерина Дмитриева 28 марта в Санкт-Петербурге ушел из жизни Владимир Фейертаг.
    Культура Петербурга